Эссе «Урок, который мне запомнился»
Так получилось, что я – учитель. Никогда не хотела быть учителем, никогда. Может быть потому, что опыт собственного учения печальный. (Буллинг, неуспеваемость, конфликты с учителями). Один урок из своего не очень веселого детства мне запомнился на всю жизнь. И да, это был урок учителя-мастера. Так вот, значит, каждый из нас, даже мастер, может совершить ошибку. А этот урок я теперь вспоминаю всегда, когда гнев закипает, когда вот-вот готовы сорваться жесткие слова. Память об этом уроке помогает не отчаиваться при неудачах, а их в нашей профессии гораздо больше, чем побед.
Шел год 1978-1979, я – ученица 6 класса, в обычной городской школе областного центра. Правда, промышленный район, вокруг заводские бараки, коммуналки. Совсем рядом через дорогу новостройки, и школа там – другая, в ней, как говорили, публика «почище»… Но бабушка не вникала в такие тонкости, когда отдавала дите в первый класс… Я чувствую себя в этом возрасте ужасным чудовищем, учиться трудно, дома только бабушка, которая ни помочь, ни проконтролировать самоорганизацию не в силах. Школу ненавидела всеми силами души. Помню, классе в пятом вдруг на уроке пронзила мысль: как же еще долго учиться, да мне столько не вытерпеть. И вот вторая четверть 6 класса, скоро зимние каникулы, и сегодня день легкий, в середине дня – труды, так тогда назывался предмет. Учительница в возрасте, но элегантная, легкая, безукоризненно одета и причесана. (Что почему-то вызывало не восхищение, а страшное чувство неловкости и стыда, это, наверное, комплекс). Уроки она вела хорошо. Мы все научились и готовить, и шить. Шили юбку, нужна ткань, а мне бабушка не купила. Что-то бормочу в свое оправдание. Но педагог строг. «Забыла? Отправляйся домой и без матери на урок тебя больше не допускаю». И почему-то захлестнуло: «Да я вообще больше в школу не приду, и матери у меня нет». После этих слов зачем-то захотелось хлопнуть дверью. Стеклянная дверь между мастерской и кухней обрушилась, звук разбившегося стекла был как взрыв атомной бомбы. Все. Обратной дороги нет. А еще надо как-то добыть куртку, которая заперта в раздевалке, а «техничка» без учителя не откроет. Но терять уже нечего – в форме и сандалиях домой по декабрьскому снегу и морозу.
Все случившееся казалось тогда страшной трагедией. И если бы не вмешались подруги матери, учителя из разных школ города, не знаю, чем закончилось бы мое школьное обучение. Но забрали в другую школу, бережно присматривали, дали возможность повзрослеть, что-то понять.
И почему вдруг потом педагогический ВУЗ? В ту пору спасали только книги. Дома была огромная библиотека. И в «заквартирье» место было одно заветное – библиотека. Запах книжной пыли, поскрипывание половиц, ячейки каталогов. Бабушка – директор фундаментальной библиотеки пединститута. Если ребенок на больничном – ребенка на работу с собой. Там хорошо, можно заблудиться в лабиринтах стеллажей, где-то за рядами книжных полок вдруг высветится тихий уголок, огромный стол, горит лампа под зелёным абажуром, а за столом хранитель отдела редкой книги – женщина, похожая на маленькую серую птицу в белых перчатках перелистывает страницы на славянском. Уже тогда она научила читать на славянском. Совсем просто это оказалось. Вот в это место всегда хотелось вернуться и остаться там навсегда. А этому учат только на филологическом, а такой факультет был только в пединституте.
Что в будущем? Думалось тогда: о, конечно же, художественное слово – журналистика, писательство, в крайнем случае, издательское дело. Но человек предполагает… Сначала школа была этапом выживания. «Бедные, вы бедные, - думалось о новых коллегах, - как вы тут выживаете? Это безумие, остаться тут работать. Нет, я один год - и рвану отсюда». Не вышло.
Помню, как отработав год, принесла заявление об уходе. «Вы Родине ещё два года должны отработать» - глаза директора без тени улыбки. «Три? Ну, я что-нибудь придумаю». Дорога в школу была сплошным аутотренингом. «Ну, ладно, это всего на шесть часов сегодня, и ведь не лесоповал, не концлагерь. Я вытерплю, всего три года». Потом случились девяностые, и выбор был простой: или работа по профессии, или семья голодная. С тех пор так и уговариваю себя. Хотя… Всегда хотелось предельных эмоций, высот, скоростей. А в школе как раз всё на пределе.
Всё на пределе – эмоции, накал страстей, ответственность за происходящее. «И бездны мрачной на краю есть упоение…» Что-то в профессии есть иррациональное, что заставляет возвращаться вновь и вновь на этот путь отчаяния. А если совсем серьезно, есть профессии, которые накладывают отпечаток на носителя. Вот учитель не имеет права на многие слабости, потому что он обязан сохранять поле образования, поле просвещения, как операционное поле, стерильным. Детям нельзя соприкасаться с некоторыми сторонами жизни. И учитель не имеет морального права обладать некоторыми, в другой профессии вполне допустимыми, качествами. А это поднимает и держит. Это для меня – один из мотивов оставаться в профессии.
Еще один мотив – дети. Дети – это, наверное, последняя аудитория в обществе, которая готова тебя выслушать и понять. Одно условие – надо говорить с ними по-честному. Почему только дети? А их тоже никто не слышит, не понимает, они, порой, трагически одиноки, особенно подростки, и в силу своего одиночества открыты твоему слову.
Тогда возник следующий вопрос: а что, тебе есть что сказать? И тут все произошло без моего участия, по промыслу, как говорят. Так вышло, что пришлось преподавать не тот предмет, который записан в дипломе. И это просто здорово, что так вышло. Не знаю, сумею ли найти слова, чтобы объяснить. История – моя трепетная, сокровенная, несказанная любовь. Кто знал, что, изучая и погружаясь в предмет, так можно сойти с ума? История – моя настоящая жизнь, в отличие от призрачной, внешней.
Джихангир, Маверранахр, Согдиана, Эскориал, – можно продолжать, – сами слова звучат сакрально, а уж в какой чудный мир открывают вход… Вот в этот мир мы и уходим на уроках. Это как фэнтази. Сказка, но о нас, про нас, вместе с нами…
Иногда мне кажется, что я – тот Крысолов из Гамельна, который увел детей навсегда. Они не погибли, они ушли в настоящий мир, где все так по-другому. «Липли волосы нам на вспотевшие лбы, и сосало под ложечкой сладко от фраз, и кружил наши головы запах борьбы, со страниц пожелтелых, слетая на нас». Иногда на уроках возникает такое чувство, что сейчас, сегодня, вот прямо здесь происходит что-то важное. «Из миража, из ничего, из сумасбродства моего вдруг возникает чей-то лик, и обретает цвет и звук, и плоть, и страсть…» Но чаще, а точнее, почти всегда, ощущение «недо…» Всё плохо, не получается, недоучила, недосказала, сорвалась, была унылой и серой. Вот тогда и вспоминается год 1978-й, урок труда. Только помни, они каждый со своим вулканом страстей, не разбуди этот вулкан. Иногда нужно просто не вмешиваться, подождать, дать дорасти, понять. Когда-то, провожая нас в школу, на выпускном в пединституте незабвенный преподаватель Николай Николаевич Пайков сказал: «Ваше дело – поле засеять, а результат…. Бог весть». Наверное, это банальность, но порой главное – не сломать и не навредить.
И ещё: специфика предмета такова, что иногда приходится объяснять очень сложные вещи, такие, которые и тебе-то открылись не сразу, а только со временем и в силу возраста. В таком случае важно соблюсти меру, подняться от простого, от обыденного, от грубого порой, к той высоте, до которой удалось дотянуться. В философии это называется элевация – возвышение простых понятий до смысла и содержание сложных. И вот, когда это удаётся, тогда все мы становимся немножко волшебниками. Это бывает иногда, очень иногда. «Приходит день, приходит час, кипит гранит, пылает лёд, и зацветает трын-трава, и соловьём поёт сова, и даже тоненькую нить не в состояньи разрубить стальной клинок…»
Жалею ли сейчас, что всю жизнь работаю в школе? Да, наверное. Но бессмысленно сожалеть, бесполезно. Пришло время сложившуюся жизнь просто принять. Что-то, наверное, уже и получается в профессии, но о том не мне судить. По крайней мере, я стараюсь…